Вячеслав Шестаков

 

И В МЫСЛЯХ ТВОИХ НЕ ЗЛОСЛОВЬ ЦАРЯ[1]

«Когда ученик вступает на путь,

 он ложится на крест;

когда крест  и он станут одно –

он достиг своей цели.

                                                                                                                             Паскаль

 

Творчество – самое яркое выражение человеческой сущности. Не имея возможности воспринимать явления окружающего мира иначе как в противоположенных категориях, мы, чувствуя себя органической частицей мира, переживаем свою жизнь и мировую историю, как трагедию. И настолько, насколько трагедия есть творчество – всякое творчество есть трагедия. В трагическом проживании мира человек имеет возможность раскрыть себя, во всей своей многокрасочности. Но, располагая возможностью, далеко не всегда реализует ее с абсолютной законченностью. Словно прикованный к скале Кавказа Прометей, вечно живущий и вечно страдающий, без надежды на избавление и сопротивление  стенает человечество. В русле христианской традиции выход был найден. Помещенный в качестве эпиграфа афоризм «сумасшедшего» Паскаля указует единственный путь –imitatioChristi[2].

В повседневной пьесе, каждый человек играет свою роль, и кто знает, кем ощущает себя актер: статистом на задворках исторической арены, или «Гамлетом в безумии страстей». Бесконечно количество актов мировой трагедии, причудливо переплетение сюжетных линий. Иногда кажется, даже многим кажется, почти всем, что близится развязка, что еще немного, еще миг и грядет финальная сцена. И зрители, и актеры замирают в немой картине, ожидая, то ли «Godo», то ли Ревизора. Ан нет, на самом краю, где-то за кулисами возникает некое шевеление, бормотание, в котором самым внимательным слышатся напевы Петрарки, вопль Ноздрева и вот уже угадываются Король Лир, ведомый под руки Хлестаковым и Чичиковым. Пройдет несколько тактов и на сцене появится Божественный Цезарь,  окруженный своими победоносными легионами, а публика взорвется приветственными криками захлебываясь от восторга.

К чему этот рев, эти слезы умиления. Чуда!!! Все ждут чуда. Ибо зрители не только и не столько жаждут «хлеба и зрелищ», сколько внезапного преображения всех своих ожиданий в нечто, способное хотя бы на миг ослабить гнетущее томление сердца. Потом придет разочарование. Гений будет извержен, распят или разорван, оплакан немногими, и обожествлен толпой. Триумфатор растоптан, смерть торжествует, но движение продолжается. Сорок тактов тишины нарушаются глухим ропотом томящихся в очереди нетерпеливых претендентов на главную роль Вершителя судеб человечества. Кто-то он будет, и что он принесет в Мир?

Сказка «последних дней»

Главной сказкой нашего времени по праву может считаться такой феномен общественной жизни как - политика. Продолжая цитировать Блеза Паскаля, вполне оправдано поставить вопрос: «что является источником и целью современной политики»? Главный постулат лежащий в основе всех политических течений - признание существующего мира несовершенным, и только политика, как способ насилия одной части населения над другой способна так изменить вселенную, чтобы в ней воцарились: мир, богатство и комфорт. Опора такого представления - это патриархальный, или, иначе говоря, «ветхозаветный» способ проживания мира. Главными достижениями коего являются такие понятия, как частная собственность в экономике, семья или принцип крови в общественном устройстве и мессианство, т. е. ожидание прихода Избавителя в чувственно-религиозной сфере. Монахи Святого Афона, в одном из своих видений-откровений повествуют о Левиафане. Нет не о проглотившем Иону чудовище, известном широкой публике из Библии, а о его самке. Отрицать наличие таковой неразумно, поскольку согласно Ветхому завету Господь создал «каждой твари по паре». Впоследствии, осознав, что гигантские чудища могут размножиться, Бог умертвил самку и засолил. Теперь же настало время прихода в мир Избавителя, дело которого усовершенствовать первоначальное творение Господа, так испорченное людьми и сатаной. Избавитель освободит людей от рабства, угнетения и творимого ими зла, и наступит в мире неслыханное материальное процветание. Словно вернуться времена Эдема и освобожденное человечество будет жить, беззаботно питаясь солониной Левиафана до дней своих последних.

Сказка ложь, да в ней намек… Невиданная в истории человечества концентрация власти Соединенными Штатами Америки над материальными и интеллектуальными ресурсами планеты, сопрягается с глубочайшим кризисом государственного устройства, самым глубоким и предельно конкретным со времени выхода в свет «Левиафана» Томаса Гоббса – базисной концепции буржуазного государственного и политического устройства. Левиафан болен, его туша кишит паразитами, а лечение не дает видимых результатов и потому, вполне закономерно решение, «закоптить» его, законсервировать  и использовать в пищу, конечно, не всем, а только избранному «золотому миллиарду». Легко сказать: законсервировать, труднее сделать. Это только в первом приближении кажется делом политтехнологов.

Предчувствие «последних дней мира» возникает в истории человечества, с давно подмеченной регулярностью. Как только нация достигает своего могущества, так, наравне со стремлением распространить свои «базисные ценности» на весь мир, появляется желание сохранить достигнутое и основным «консервантом» побед и достижений цивилизации, хотя и не единственным, служит закон. В апреле 2004 года состоятся выборы Президента России, мероприятие знаковое и в первую очередь потому, что аналитики и политологи уже заранее предсказали его результат и возможные действия  избранного на второй срок действующего Президента. Большинство, словно сговорившись, пророчествуют о будущей узурпации власти в руках одного человека и грядущую за этим «контрреволюцию» и «ущемление» основополагающих демократических свобод. Околополитическая тусовка напоминает гоголевскую палату №6, то, обвиняя Президента в желании воссоздать, не иначе как, Монгольскую империю, то, в сворачивании некого процесса демократизации, а то, и в популизме. Все это показательно для понимания того, что аналитики структурно дезориентированы, не имея четкого философского представления о принципах существования власти, в русле которых только и возможен любой анализ действительности. Оттого и звучат бабьим «кликушеством» комментарии по любому шагу основного кандидата на должность верховного правителя Российской Федерации. Предчувствие надвигающегося «конца света», ожидающего Россию, так характерное для постмодернистского прочтения реалий мира, вызвано всеобщей тревожностью, нагнетаемой средствами массовой информации, и сопряжено с разложением «общества потребления», способного воспринимать мир глазами кочевника - захватчика-пришлеца, с легкостью меняющего пастбища, как только скот вытаптывает траву. Но, думается, что не только этим.

Однако, «лицом к лицу, глаза не увидать» и потому, в попытке разобраться, чем вызван феномен «конца света»,  обратимся к делам давно минувшим, тем более, что апрель 2004 года дает нам прекрасный повод обратиться к истории – ровно двести лет назад  в революционной Франции был принят Гражданского Кодекса Наполеона,  и по сей день, определяющий правовое устройство большинства стран Европы, обеих Америк и конечно современной России. Знаменателен год и тем, что исполняется 200 лет с момента создания первой Французской империи во главе  с наследственным императором Наполеоном I.

Узурпатор и Император

Возлагая  на себя корону Императоров Священной Римской Империи[3], Наполеон откровенно дал понять, что единственным источником власти в мире, поскольку само понятие империи говорит о господстве во вселенной, является он - Наполеон Бонапарт. Позже в своих записках с острова Св. Елены он запишет «Падение  предрассудков  обнаружило  пред  всеми источник  власти: короли  не  могут  более  не  прилагать  усилий,  дабы  выглядеть способными править». Дитя революции, Наполеон до конца своих дней оставался верен своим, как сегодня принято говорить, «биологическим родителям», напрочь отвергая любые попытки вывести собственную родословную из древних княжеских родов Севера Европы, ограничивая свои корни отцом Карлом Бонапартом, матерью Летицией Рамолино, да пожалуй, еще дедом - архидиаконом Люцианом. А, революции он оставался, верен исключительно в равенстве всех перед законом. Совершенном равенстве, позволившем ему, личными заслугами вознесенному от низших воинских чинов до верховной власти, не стесняясь утверждать, что его дворянское достоинство основано на одних заслугах, оказанных им отечеству, и, что благородство его начинается с Монтенотской битвы[4].

Историки и современники называют Наполеона, то императором, то узурпатором, имея для этого, по-видимому, равные основания. Но каковы же они на деле, если выводы из них проистекают совершенно противоположные? Возлагая на себя корону, Наполеон уже с ноября 1799 года обладал всей полнотой власти в стране, позднее подтвержденной всенародным, как теперь бы сказали плебисцитом, почти единогласно утвердившим «Конституцию VIIгода Республики». Однако, даже написанная под его диктовку[5] конституция его не устраивала и сразу после утверждения на посту первого консула Наполеон погружается в составление Кодекса гражданского права, получившего позже негласное название Кодекса Наполеона[6]. Документ, составленный всего четырьмя учеными-правоведами (а не самим Наполеоном, как бытует расхожее мнение) был существенно им выправлен и оказался настолько удачным, что не потерял своей актуальности и до нашего времени. С завидной преемственностью, поочередно сменяющиеся режимы,  и монархические, и республиканские, внося в текст незначительные поправки, используют его и в настоящее время, как главный Закон Франции. Что же тогда, не позволяло самому Наполеону видеть в нем достаточных оснований своей власти императора. Заявляя в своих дневниках: «Я дал  французам Кодекс,  который сохранит свое  значение дольше, нежели прочие памятники моего могущества», он словно случайно проговаривается, что «Империя  создана была  лишь  вчерне: в  дальнейшем, ежели  бы мне удалось  заключить мир  на континенте,  я непременно  расширил быоснову моих установлений»[7], а в другом месте с пафосом вспоминает, что: «Ни одна корона со  времен Карла Великого не возлагалась с таковою торжественностью, как та, что получил я от французского народа». Легко возразить, что торжественность процедуры ничуть не зависит от ее легитимности, но тогда, что же вынудило Наполеона принять Гражданский кодекс, не дававший оснований его собственной власти? По крайней мере, всей полноты оснований.

 Ученые с легкостью проводят параллель, между основным документом, вчерне завершившим преобразования вызванные революцией во Франции, каким и стал Кодекс Наполеона, с классическим Римским правом. Но, как свод законов древнего Рима, базировавшегося на рабстве, мог послужить завершению процесса революции с ее коронными лозунгами: Свобода, Равенство, Братство? Каким образом законы республиканского Рима допускали монархический способ управления обществом?  И почему, наконец, описывая свой способ правления не только как монархический, но и как тиранический[8], Наполеон продолжал считать свое правление либеральным? Полагая, что «наилучшее     разделение    властей     таково:    избирательная, законодательная, исполнительная, судебная. Я строго следовал сему  принципу в иерархии моей Империи»

Пожалуй, ответ на первый вопрос будет самым простым. Революционная вакханалия, последовавшая за свержением и казнью Людовика XVI, коснулась всех сфер общественной жизни. Ни один традиционный институт власти, будь то государственное устройство, церковь и вера, права собственности, институт брака и семья не остался незыблемым. Дезориентированные разгулом атеизма и вседозволенности, деморализованные революционным насилием и конфискациями, на деле выливавшимися в казни и грабежи всех кто попадался на глаза палачам  и извращенцам рядившимися в красные колпаки, народные массы были вовлечены в сатанинский культ смерти, насаждавшийся революционным Конвентом. Справедливости ради нужно заметить, что все это возникло не на «пустом месте», зародившись во времена последних Людовиков. Тем не менее, эксцессы, насилия, паника, вандализм и великодушные  принципы, идущие рука об руку с самыми мелочными и узкими расчетами, сопровождали и даже создавали события 1871 г., порождая всеобщий психоз.  Это только издали незыблемые идеалы революции кажутся светлыми, бросающими алые отблески зарождающейся зари нового дня, а при ближайшем рассмотрении они, оказываются одетыми в саван и смирительные рубашки Сальпетриера[9], залитые кровью. Ж.-Ж. Руссо  разбудил целые полчища буйных сумасшедших и изуверов обоих полов. Достаточно привести несколько примеров: пламенная Олимпия де Гуж, известная, как автор «Декларации прав женщины и гражданки» и прародительница современного феминизма, обладала всеми мыслимыми и немыслимыми отклонениями: от геростратизма до зоофилии, мании преследования и безграничного величия, считая каждое свое слово гениальным откровением, но при этом оставалась искренней и заботливой, к окружающим ее людям. Иные были еще страшнее и безумнее. Голод и религиозная экзальтация не только заражали толпы женщин пускавшихся в безумные оргии, но и подвигали их на активную роль в развязывании кровавого террора. Мир рушился, а потеря дома редко обходится без последствий для его жителей. Не только священники и церкви, но и само понятие бога вызывает раздражение в обществе,  и конечно находится метафизик, возомнивший себя новым Брутом, разбивающий алтари с воплями: «Пора заменить этот призрак чем-нибудь более осязаемым. Я предпочел бы видеть в наших храмах изображение Сцевол и Равальяков, чем образ Бога, польза которого для меня более чем сомнительна». На смену распятию приходят кумирни идолов. Так, праздник 10-го августа 1793, учрежденный с память падения королевского режима и названный праздником «Единства и нераздельности республики», является самым  типичным. В нем еще не появляется обрядов нового культа Разума, но его организаторы уже считают необходимым копировать древние обряды церкви; до того глубоко внедрились и в них, как и  в народе, любовь и привычка к символизму.  Впрочем, скоро на смену абстрактным символам придет «Предвечное Существо» Робеспьера, а затем и сам - Робеспьер[10]. Если бытовой вакуум омытого революционной кровью мира требовал заполнения обрядностью, соответствующей республиканскому способу правления, то, не в меньшей степени, общество нуждалось в новых правовых нормах, основанных на демократических принципах, а не на «Салической Правде» раннего феодализма. Гумусом  для культурного ренессанса революционной Франции стала великая культура Эллады, рождая причудливую смесь «античного с нижнебретонским», отражаясь в философии, поэзии, науке и скульптуре, моде, наконец. Но опыт государственного строительства, полутора десятков государств-полисов античной Греции, совершенно не подходил для Франции конца XVIIIвека. А Европа имела иной опыт государственного строительства, доведенный до логического совершенства – Древний республиканский Рим. Собственно, право и государственность были единственными достижениями римской цивилизации, копировавшей все остальные стороны своей жизни из Эллады, Египта и ближневосточных деспотий. И конечно, Наполеон – «сын юриста», не мог не знать этого опыта. Республика Франции с чудовищной коррупцией Директории, окруженная кольцом враждебных государств и Империя, охватившая средиземноморье и почти всю Западную Европу -  трудно найти более отличные друг от друга страны, применяющие одно и то же право.  Но с коронацией 1804 года все встает на свои места – Франция становится империей, во главе с наследственным императором Наполеоном.

Империя! Законы позднего республиканского Рима утвердившегося в своем имперском праве повелевать миром, калькой ложатся на вконец разложившуюся бюрократическую машину французской республики, и тяжелый солдатский сапог императора Франции, надолго определит ее судьбу[11], пережив, и годы правления узурпатора, и его изгнание на острове Эльба, и заточение в пустыне Атлантики, и мучительную смерть. Коалиция, принимая отречение Наполеона, тем не менее, не считала Бонапарта узурпатором, признавая его право именоваться императором Франции. Несмотря на патологическую ненависть и страх,  испытываемые англичанами к Наполеону, неприязнь Александра I(и причины право же, имелись и притом, сугубо личные[12]) и нежелание Австрии, насильно связанной династическим браком с «корсиканским выскочкой»[13], иметь Наполеона в качестве соседа - все признавали за ним звание право титула императора. Но, что еще важнее - французский народ с легкостью складывал к его солдатским сапогам все достижения своей борьбы с монархией Бурбонов – Свободу и Равенство. Братство было утоплено в крови гражданской войны еще до Наполеона.  Свобода так и осталась недостижимым идеалом[14]. Как разменной монете ей предстояло возникать накануне политических катаклизмов, и снова быть растоптанной победителем. А равенство, позволившее молодому офицеру, без каких либо видов на карьеру, стать вершителем судеб целого континента, было уложено в иерархическую пирамиду бюрократической машины империи[15]. В записках Наполеона есть одна фраза и по сей день неразгаданная его исследователями: «Пускаясь  во всякого  рода преувеличения,  меня восхваляли,  как и прочих монархов, коим дано было свершить нечто необыкновенное: но  то, в чем истинная моя заслуга, известно лишь мне одному».Ключом к разгадке фразы может послужить неприкосновенность титула императора, хотя, что может быть неприкосновенного в самопровозглашенном звании?

Но прочтение термина Imperatorспособно снять таинственный налет «темной роли Наполеона» в истории[16].

Caesarи Гражданин.

Сами корни императорской власти, безусловно, вырастают из римского права. История Рима, просуществовавшего не одну сотню лет, заключает в себе сложный генезис власти и ключевым, безусловно, будет изменение значения понятия imperum. Оказавшись в новых условиях поздней римской республики, старые институты власти приобретают качественно новый характер, утрачивая генетическую связь с прошлым. Историки так и не пришли к единому мнению, каким было юридическое обоснование власти императора? Существовал ли, особый империй, появившийся при Августе?  Можно ли считать таким основанием сочетание проконсульского империя и трибунской власти, или же его следует искать в более общем и сложном основании, именуемом auctoritas?

Изначально Рим возник, как монархия. Позже эпоха царей сменяется длительным по времени, но крайне сложный и запутанным периодом республиканского правления (сначала Луций Брут установил «свободу и консульство» (libertatem et consulatum), впоследствии этот строй был прерван режимом децемвиров), а затем после dominatio Цинны и Суллы и potentia Цезаря, Помпея и Красса государство перешло в руки Августа, взявшего его под свой imperium[17].  Из всех упомянутых личностей наиболее близка к пониманию феномена Наполеона, как императора[18], фигура предшественника Августа -  императора Гая Юлия Цезаря.

Гай Юлий Цезарь происходил из старинного патрицианского рода, ведущего свое начало от легендарного Юла, сына Энея и внука Венеры и Анхиза. И, как это не покажется странным, роднит их принцип равенства гражданина перед законом. Только, если в случае Наполеона равенство, позволившее ему стать императором, истекало из достижений Французской революции и воплотилось в его фигуре равенством подданного  перед лицом императора, как единственного носителя власти в мире, то, равенство потомка троянского царевича Энея, было равенством аристократа среди аристократов. Ибо истоки республиканского образа правления уходят в те легендарные времена, когда Рим перестал быть одним из полисов, а возглавил сакральный союз «30 городов» Лация. Каждый из архаических городов имел свою царскую династию, передавая власть по материнскому признаку. Сложная и запутанная система государственного устройства поздней республики отражает  взаимоотношения размножившихся потомков царских родов, каждый из которых имел все основания претендовать на верховное господство над Римом. Но не только сенаторы и патриции,  состоявшие из семейств (familia): Юлиев, Эмилиев, Марциев, Помпилиев, Гостилиев, Горациев, Юниев, Лукрециев, Валериев, Аквилиев, Клавдиев, происходивших из Кур, Альбы, Корникула, Яникула и других древних центров в окрестностях Рима, жаждали получить первенство. Даже плебс мог претендовать на царский титул Рима, поскольку состоял из «представителей династий» Лавиния и Альбы-Лонги, вытесненных  из трехродового союза еще при Ромуле и Тулле Гостили.

 Вся жизнь Цезаря, с юного возраста, была попыткой прорваться сквозь тесные ряды претендентов на самую верхушку властной пирамиды. Что бы это ни было: заигрывание с «народной партией»[19],  внезапное расторжение помолвки с Коссуцией, девушкой из всаднического, но очень богатого семейства, женитьба на Корнелии, дочери Цинны, что принесло ему не только связи, но и влиятельную должность жреца - везде Юлий Цезарь старался добиться первенства. И конечно, наибольшую славу ему принесло военное поприще.

Императором Цезарь был провозглашен еще в Испании. Получивший эту провинцию в управление, он провел несколько быстрых и удачных военных операций, а после щедрой раздачи вознаграждения воинам своих легионов получил звание императора. В то время оно еще не давало особых властных полномочий и потому Цезарю, по возвращению в Рим, пришлось погрузиться в политическую борьбу, разгоревшуюся не без его участия. Военная слава настигла молодого консула Цезаря после того, как он получил в управление обе Галлии, Предальпийскую и Заальпийскую, и в последующих галльских войнах показал себя выдающимся полководцем, ни в чем не уступавшим легендарным Сципионам, Мартелам и Мариям, и своему современнику, союзнику и сопернику Помпею. Десять тяжелых лет военных действий, в суровых по сравнению с Римом условиях, в окружении дикого и свирепого противника принесли подлинный, а не купленный щедрой раздачей триумф. Он взял штурмом более восьмисот городов, покорил триста народностей, сражался с тремя миллионами людей, из которых один миллион уничтожил во время битв и столько же захватил в плен. Цезарь достиг такой любви и преданности своих воинов, что одно его имя, во главе легионов, подвигало на подвиги людей ранее особой отвагой не отличавшихся, но теперь готовых сделать все ради «вящей славы Цезаря». Одним из сослагаемых такой славы было несомненное стремление Цезаря воздать по заслугам своим воинам, щедро награждая достойнейших. Другим, личное участие в сражениях, и стойкое перенесение лишений и невзгод, сопровождавших армии на марше, в осадах и в битвах. Честолюбие ли  было тому причиной, или нечто другое, но обладавший от природы тщедушным телосложением, с белой нежной кожей он еще и страдал припадками падучей болезни, проявившейся у него уже в испанской Кордобе. Если он и был тщеславным, то никто не смог упрекнуть его в неловкости или незнании ратного дела. Рано обученный верховой езде, он сидел в седле как скиф и мог с легкостью пустить коня вскачь, беспечно скрестив руки за спиной. Спал в повозке на марше, а активную переписку с друзьями вел, диктуя тексты сразу нескольким писцам, сопровождавшим его в колоннах, и с трудом успевавших записывать за Цезарем, отдававшим одновременно приказы командирам отрядов.

Конечно, Наполеон и Цезарь, бесконечно далекие друг от друга люди, но есть и много общего, того, что не в силах отрицать ни один историк. В первую очередь,  это наличие силы. Индивидуальная воля императоров и полководцев, запомнившихся в истории непобедимыми, постоянно пополнялась из какого-то неведомого источника, что на фоне алчной, погрязшей в коррупции и бесчинствах, презиравшей собственный народ бюрократии, уже само по себе означало половину победы. Общим было и то, что в своем стремлении на вершину власти, и Наполеон, и Цезарь придерживались установленной законом процедуре. Не при каких условиях они не были узурпаторами, в отношении тех режимов, в недрах которых они выросли, как политические фигуры. Конечно, их действия не были поступками святых. Но ведь подкуп, угрозы и посулы, временные союзы - это не более, чем инструменты политики, а в гражданской войне вероломство одно из ведущих преимуществ. И хотя, «Законы и оружие не уживаются друг с другом»[20], действия, и Цезаря, и Наполеона базировались на праве, предоставленном им сенатом или народными представителями. Волюнтаризм обоих диктаторов развивался в широкой колее   протоптанной военными повозками, но отнюдь не становился единственным основанием их поступков. В конечном итоге, Император и Гражданин - Гай Юлий Цезарь, возвратившись из африканского похода  и празднуя свои победы, обратился с хвалебной речью не к кому-нибудь, а к народу Рима. Это был триумф победителя в кровавой гражданской войне сотрясавшей сами основы республики, но по форме это были триумфы римского народа, чьи легиона вышли победителями в Египте, Понте и Нумибии. Но в том многом, что объединяет этих титанов человечества, было то нечто что, с одной стороны, связывает их некой незримой нитью с народом, господства над которым они добивались[21], а с другой, стало, причиной смерти одного и загадочного похода в Москву и последующего низвержения другого – Узурпация[22].

«Тяжела ты, шапка Мономаха»

Общепризнано, что причиной убийства Цезаря стало его стремление к царской власти. Плутарх прямо утверждает, что «Для народа в этом была главная вина Цезаря; у тайных же недоброжелателей это давно уже стало благовидным предлогом для вражды к нему. Люди, уговаривавшие Цезаря принять эту власть, распространяли в народе слух, якобы основанный на Сивиллиных книгах, что завоевание парфянского царства римлянами возможно только под предводительством царя, иначе же оно недостижимо. Однажды, когда Цезарь возвратился из Альбы в Рим, они отважились приветствовать его как царя. Видя замешательство в народе, Цезарь разгневался и заметил на это, что его зовут не царем, а Цезарем». Вот оно как, с одной стороны Цезарь уже обладает всеми полномочиями верховного правителя, включая их пожизненную принадлежность, а с другой откровенно избегает самого величания себя как царя (sar), утверждая, что он был и остается цезарем (Caesar). Как-то исподволь распространилось мнение, что слово царь, является русским аналогом наименования верховного правителя государства, именуемого в других странах как: rex, roi, khan, каган, king, karol. Насколько это соответствует истине, может ответить сравнительный анализ титулатуры римских императоров, и предшествующих Цезарю, и наследовавших ему. Оказывается, римское право знало звание собственно царя, именуя его как Rexи Sar, но применение этих наименований в титуле относится, либо ко времени «легендарных» дореспубликанских царей, либо входит в титулатуру «поздних» императоров. Вообще, проблема расшифровки титулов крайне запутанная и, пожалуй, наиболее четкий вывод, который можно сделать, разгадывая ребусы императорских величаний - это то, что чаще всего встречающееся звание princeps, что выражает идею главенства в самой общей форме. Это и глава государства, единоличный правитель, но это и первый среди равных. Ясно, что это звание означает наличие связи с республиканской формой правления. Обозначение imperator, также, досталось в наследство от республики и в общей форме означает военное командование. И только термины rexи sar, в полной мере выражали носителя верховной монархической власти, легитимной - поскольку она дана от Бога, как единственного подлинного и самодостаточного источника силы. Власти, позволявшей править на благо подданных. Наиболее ярким противопоставлением власти царя, является  не respublica(народовластие), а - тиран. Термин tyrannus, как «дурной», и «незаконный» правитель, пришел в Рим из Греции, но приобрел еще одно своеобразное значение, мало проявленное в Элладе. Тиран — это и тот, кто захватывает власть, ему не принадлежащую, т.е. узурпатор.

«[Бесконечно обожавший Цезаря] Антоний в качестве консула был одним из зрителей священного бега. После состязаний Антоний вышел на форум и, когда толпа расступилась перед ним, протянул Цезарю корону, обвитую лавровым венком. В народе, как было заранее подготовлено, раздались жидкие рукоплескания. Когда же Цезарь отверг корону, весь народ зааплодировал. После того как Антоний вторично поднес корону, опять раздались недружные хлопки. При вторичном отказе Цезаря вновь рукоплескали все. Когда таким образом затея была раскрыта, Цезарь встал со своего места и приказал отнести корону на Капитолий. Тут народ увидел, что статуи Цезаря увенчаны царскими коронами. Двое народных трибунов, Флавий и Марулл, подошли и сняли венки со статуй, а тех, кто первыми приветствовали Цезаря, как царя, отвели в тюрьму. Народ следовал за ними с рукоплесканиями, называя обоих трибунов «брутами», потому что Брут уничтожил наследственное царское достоинство и ту власть, которая принадлежала единоличным правителям, передал сенату и народу»[23]. Знаменательная сцена, словно послужившая источником вдохновения А. С. Пушкина при написании «Бориса Годунова»:

«Неумолим! Он от себя прогнал

Святителей, бояр и патриарха.

Они пред ним напрасно пали ниц;

Его страшит сияние престола».

Трудно судить, насколько искренним было нежелание Цезаря принять царские регалии, ибо до третьего предложения все же не дошло, но, не только Цезарь, но и множество последующих императоров предпочитали именоваться не царем,  а именно цесарем (кесарем). Уже приемник Гая Юлия Август с легкостью принял на себя звание Бога, а республиканский народ это не просто стерпел, а народ боготворил  Августа Октавиана, т. е. воздавал необходимые религиозные почести. Калигула, не нуждаясь в звании императора, вводит в число сенаторов своего коня, но сенат не распускает, тем самым, подтверждая, что в стране фактически имеется двоевластие (didaxia). Но тогда почему славный полководец, любимец народа, смущенно отвергавший царскую корону, был убит, если Гай Юлий, и на словах, и на деле, всячески подчеркивал, что не стремиться в царской власти? Почему народ называл народных трибунов, снявших знаки царского достоинства с прижизненных статуй императора Цезаря, «брутами», если Бруту только еще предстояло убить Гая Юлия? Что могло бы произойти, если бы 15 марта 44 г. до н. э., несколько сенаторов не зарезали «первого из граждан»?

Общество и власть. Как часто мы, говоря о каком-нибудь народе, совмещаем эти два явления, принимая этапы эволюции общественной жизни народа или нации за эволюцию самой власти, и наоборот. И монархия, и аристократия, и демократия имеют совершенно независимые источники своего существования и никаким образом одна из другой не вытекают. Следовательно, они не могут быть соизмерены по принципу: высший или низший, плохой или хороший, передовой или отсталый, первичный или заключительный. Как формы господства, они могут сменять друг друга на этапе исторического развития, но никоим образом эволюционно не вытекают друг из друга.  Если в нации, или народе хорошо развит всеобъемлющий нравственный идеал, приводящий к готовности добровольного подчинения, то появляется монархия. Если идеал не укоренился в народе, то для трансляции его в язык архетипов, лежащий в основе мироощущения, необходимо некое передаточное звено, способное этот идеал выявлять и передавать его народу, то появляется аристократия. Если же всеобъемлющий идеал нравственности не воспринимается обществом вообще, или воспринимается с искажениями, (как, к примеру, «Свобода, Равенство, Братство»), то для подчинения этому идеалу требуется применение физического принуждения, характерного для демократии[24]. Потому никакие нравственные сравнения форм правления неуместны. И, совсем не правомерно утверждение, что демократия лучше монархии, поскольку любая из  форм власти имеет независимый друг от друга нравственный идеал. Другое дело  генезис конкретной формы власти. Как демократия способна выродиться, и в диктатуру, и в охлократию (власть толпы), так и монархия может перерасти в тиранию и деградировать в конституционную монархию. Внутри каждой формы власти не только возможны нравственные соответствия, но и необходимы. А потому политика, конечно, подразумевает нравственность, вопреки расхожему мнению, ведущему начало со времен Макиавелли. Этическое соответствие политических деятелей верховному идеалу, лежащему в основе власти неуклонно выдерживается, но в эпоху тотального господства демократических режимов именно насилие является главным коррелятом действий носителей власти. Готовность применить насилие, неважно к кому, части собственного общества или к иным народам, становится главной этической составляющей нравственности политика, каркасом, внутри которого эгоцентрические волевые начала граждан покоятся на сложной системе противовесов. Так было в  республиканском Древнем Риме. Так установилось в Европе в эпоху буржуазных революций, разделившую саму власть на три ветви: исполнительную судебную и законодательную, с добавкой некого коррелята – средств массовой информации. Питавший ненависть не только к прессе, но и к идеологам вообще[25] Наполеон проводил несколько иную дефиницию, подразделяя ветви власти на избирательную, законодательную, исполнительную, судебную. В иерархии, называемой им имперской, но либеральной нет места прессе, но имеется избирательная власть. Такое членение наиболее соответствует демократической форме правления и характерно, что в современной России Центризбирком, по сути, выступает в качестве независимой ветви власти, свободной в применении насилия не более и не менее чем три других.

Демократическая машина Древнего Рима была более сложна и запутана, и конечно ко времени Гая Юлия Цезаря переживала глубочайший кризис, фактически выродившись в диктатуру. Верховный нравственный идеал, положенный в основу всей системы, подтачивался и размывался коррупцией, расслоением в обществе, социальным паразитизмом. Уже не народ был носителем незыблемых принципов, и даже не сенаторы. С большой долей очевидности можно утверждать, что заговор против Цезаря был заговором аристократической верхушки, с одной стороны толкавшей его на одиозные шаги по утверждению монархического способа правления, а с другой охраняя идеалы республики, от поползновений диктаторов. И они победили. Убийцы Цезаря были уничтожены тем самым народом во имя, которого они и применили насилие, но следующим шагом республиканского Рима стало признание за приемником Юлия Цезаря - Октавианом Августом права на полное господство над народом. Стал ли Рим монархией? Анализ титулатуры с большой степенью вероятности дает право утверждать, что нет. Сохранилось то странное двоевластие, при которой существовала и республика с ее институтами комплектования магистратур, набора в армию, и имперская пирамида чиновничьего аппарата, временами, подминавшая под себя республиканскую систему управления, но так и не решившаяся ликвидировать ее полностью. Верховные правители Рима, либо были императорами своих легионов, либо создавали свою опору в виде преторианских войск и выдвигались как их ставленники, но никогда после Августа они не испытывали потребность опереться на народ, с легкостью демократии  применяя насилие к народу Рима.

Возвращаясь к эпизоду в римском цирке, описанному Плутархом, необходимо обратиться к «брутизму», как одному из ключевых механизмов передачи власти от одного царя к другому, в дореспубликанском Риме. Эпизоду анекдотичному, но дающему необходимое для понимания современной демократической системы.

Способ передачи властных полномочий от действующего царя к его ближайшим претендентам довольно сложен и  останется за рамками нашего исследования, главное то, что Тарквинии Супербе, некто Брут входил наравне с двумя сыновьями Тарквиния - Титом и Аррунтом в триаду наследников, играя в ней роль младшего «брата». «Статус последнего, третьего «брата», видимо, некогда предполагал для достижения царского титула женитьбу на девушке более младшего поколения – не «сестре», а «племяннице». Отсюда особое положение в триаде третьего «брата», которому фольклор отводил роль «дурачка» или «тупицы» (Brutus). С одной стороны, он входил в триаду правящего царя на правах его младшего «брата», а с другой, будучи царским племянником, он входил в триаду с царскими сыновьями. В отличие от родных сыновей царя, именно племянник, он же «младший брат», был реальным претендентом на царский титул, олицетворявшим власть триады. Для этого ему нужно было лишь жениться на дочери царя, своей кузине»[26].

То ли по злому умыслу заговорщиков, то ли по прихоти судьбы, но история совершила свой пародийный виток и замкнулась снова на Бруте, племяннике Цезаря, имевшем серьезные проблемы с престолонаследием. Именно Брут, «дурачок» Брут, имел право занять место Цезаря. И потому, у Плутарха, получив удар кинжалом от своего предполагаемого наследника, Цезарь ужасается и прекращает сопротивление, закрыв лицо тогой. Но, если процедура передачи власти путем убийства царя его ближайшим наследником несла на себе все признаки легитимности[27], то почему еще недавно рукоплескавший «брутам» народ, встал в оппозицию заговорщикам, поддержав, в своей массе, «птенцов гнезда Цезаря» - Антония и Августа? Думается именно в том, что Рим, по своей глубинной сути оставался демократией, воспринимавшей Цезаря, как своего народного ставленника, пусть и обладающего диктаторскими полномочиями, но не царя. За толщей веков уже никогда не узнать: принял бы народ власть царя Цезаря, если бы не роковой удар Брута 2040 лет назад? Как уже не узнать: была ли Гаю Юлию тяжела «шапка Мономаха»? Факт, что ни армия, ни население не признавали за аристократией права навязывать некий, давно ушедший в глубину народных архетипов идеал царской власти, и потому, даже приняв единоличную власть Августа и его приемников, имперский Рим остался демократией, чтобы уйти в вечность, но не в небытие.

Главным регулятором общественных устоев демократии Рима было римское право. Как только революционное насилие утвердило идеал французской революции на всей территории Франции, основным вопросом стало закрепление достижений демократии.  Консервантом Равенства, а выше мы проиллюстрировали, что именно оно и было главной целью революции, совершавшейся во имя Свободы, но поправшей Братство, в своих первых шагах, должно было стать римское право, как самый развернутый, разработанный и проявленный механизм закрепления частной собственности.

Все попытки «коллективного творчества» оказались безуспешными, демократия распадалась, но не  потому, что не хотела или не могла применить насилие, его было по настоящему много. А, единственно по тому, что в самом своем существе она не могла прийти к тому, что якобы лежит в основе демократического правления – «общественному договору». Собственно, все готовы были подписаться под любыми соглашениями, но никто не собирался их выполнять. Требовался «дурачок», способный обеспечит протокол передачи власти от «толпы», к «олигархии». И дело за ним не стало – революция родила Наполеона. Мир становился настолько тесным, что какая бы роль не освобождалась, претендентов было сколько угодно. Но Франции действительно «повезло». Слово поставлено в кавычки, ибо читатель сам может выбрать, чем обернулись 22 года участия Наполеона в политике Франции: величием страны ограбившей не только Европу, но и Северную Африку;   «открывшей» миру культуру Древнего Египта, но расстрелявший из пушек сфинкса и барельефы, или национальной трагедией, поскольку действия Императора, надолго определившего демократический строй Франции принесли смерть в каждую семью и затормозили развитие всех сторон общественной жизни. Но на полном основании мы можем считать, что именно Наполеон стал подлинным приемником власти Гая Юлия Цезаря, а не Божественный Август. Ибо Франция, как и императорский Рим, оставалась республикой со своим сенатом и мещанскими законами, а Наполеон водрузил на свою голову корону императоров Священной Римской Империи.

В Европе начала XIXвека существовали, кроме Франции, еще четыре империи. Наполеон предъявил права на место, имевшее достаточно титулованных претендентов, не собиравшихся сдавать позиции без боя. Вся деятельность Наполеона по утверждению имперских прав заключалась исключительно в боевых действиях, проходивших, по иронии судьбы под трехцветным республиканским флагом. Главный и непримиримый противник Наполеона – Англия, «господствующая на морях» Британская империя,   далее Священная Римская Империя, на трон которой в разное время претендовали Испания и Австрия, Оттоманская империя и, наконец, Российская империя. Проводя свои войны под флагом борьбы с Британией, Наполеон, в первую очередь воевал с Испанией и Австрией, как главными претендентами на наследие Цезаря, восстановленное некогда Карлом Великим. Единственная монархия, добровольно признавшая Наполеона в качестве полноправного монарха была Оттоманская империя, что же касается остальных стран Европы, то их к признанию вынудили армии  Наполеона, оккупировавшие испанские, германские, австрийские, швейцарские и итальянские земли. Но, несмотря на видимые победы успех далеко не был очевидным. И первым камнем преткновения оказалась Испания, народ которой, в отличие от испанского дворянства не признал права Наполеона на испанский трон и развернул активную народную войну, так и, оставшись непобежденным Наполеоном[28].  Другим «камнем преткновения» была Российская империя. Войну Наполеона с Россией, большей частью, объясняют попыткой вынудить Александра Iвключиться в континентальную блокаду против Англии. Надо, впрочем, помнить, что все европейские войны имели в виду борьбу за какие-то там «наследства», за политическую гегемонию Габсбургов, Бурбонов, Капетов, Гогенцоллернов или Виттельсбахов. Такие войны обременительны для населения, поскольку сопровождаются грабежами и убийствами мирных граждан, но поражения одной армии против другой не воспринимается населением, как национальная трагедия. Европейцы привыкли, к сапогу оккупантов, а будет этот сапог австрийский, немецкий или французский особого значения не имело. А потому «победное шествие» «легионов императора Наполеона» воспринималось населением насторожено, но без чрезмерной трагедии, а скорее по принципу, «паны дерутся – у холопов чубы трещат». Казалось, ничего не предвещало трагедии императора объединенной Европы, когда он перешагнул Неман.

Московский поход Наполеон обходит полным молчанием. Он может говорить об Александре, пугать мир казаками или ругать тактику казачьих войск, но ничего не сообщает о причинах своего похода, ровно, как и не заявляет, что нашествие на Русь было ошибкой. Узурпатор, вторгшийся с 420 тысячной армией в пределы суверенного государства простиравшегося на два континента, одна европейская часть которого превышала размеры всей объединенной Европы, не мог не отдавать себе отчет в своих действиях[29]. Боготворивший арифметику и геометрию, артиллерийский офицер, прекрасно разбиравшийся в географии, что он находит в своей мотивации такого, что никак не возможно сообщить публике? Унижение от въезда в оставленную Москву, готовую вспыхнуть как порох? Ему было не привыкать брать города после затяжных  штурмов, даже в России уже был Смоленск. Томительное ожидание переговоров с Александром? Переговоров чем, что могло быть в условиях мира такого, если ни Александр, ни сам Наполеон не сообщают об этом? Зачем, «неронствуя» на фоне полыхающего «Третьего Рима», он запрашивает архивы о Пугачевском восстании и кропотливо их изучает, невзирая на полное разложение собственной армии? Бытует мнение, что он мечтал разжечь пожар народной войны. Но война уже шла, русский народ, без каких либо воззваний со стороны российских властей развернул настоящую Отечественную войну. Народ и армия дрались «не на жизнь, а на смерть» и привлечь их на свою сторону было никак невозможно. Это было ясно и без материалов о восстании Пугачева. А искал он в документах мотивы престолонаследия. Те основы, которые в значительной мере были утрачены Романовыми, когда Петр Iотринул венец на Царство Русское и водрузил на себя, совершенно так же как Наполеон спустя сто лет, корону императоров. И его молчание о походе на Русь только подтверждает, что он нашел, то,  что искал. Но Шапка Мономаха оказалась невыносимо тяжела для императора Франции. Настолько тяжела, что даже ее маленькая часть - корона «народного французского царя» была им отвергнута[30]. Покинутый в Елисейском дворце всеми, кроме народа, собравшегося под окнами и скандировавшего «Не нужно отречения! Да здравствует император! Император или смерть!», он принимает решение об отречении. А народ Франции, обескровленной наполеоновскими войнами, «тот самый народ, который платит и сражается, не обнаруживал к императору больше привязанности, чем в эти дни», еще четыре дня не желал мириться с отречением. И все же, император, отрекается, не в силах принять на себя венец монархической власти, оставаясь тем, кем и был всегда - императором своих солдат.

Убей в себе Брута

Насколько монархия Наполеона не изменила демократичный способ управления Францией, настолько в России монархия уцелела от времени «Петровских реформ» до наших дней. Судите сами, народ, вопреки всем действиям администраций, и династии Романовых, и советских правителей, продолжал и продолжает «считать закономне то, что приказал Петр I[или его наследники], а то, что было в умах и совести монархического сознания народа»[31]. Перечитывая Евангелие, я обратил внимание на строки Послания к римлянам Святого апостола Павла, меня поразившие совершенно: «Но грех, взяв повод от заповеди, произвел во мне всякое пожелание; ибо без закона грех мертв»[32].  Смысл выражения заключается в разнице между Законом и законом. Написанный с большой буквы Закон является отражением Бога, и несет в себе все его прерогативы: добра, любви, справедливости. Все остальные законы, введенные людьми, если и пишутся то «по соглашению» и остаются только частными правилами произвольно введенными, и не менее произвольно применяемые. Именно о них наш народ говорит «закон как дышло, куда повернешь, так и вышло». Но, живя в таком законе, народ, и по сей день, не утратил ощущение иного Закона, воплощением которого никак не могут  быть демократические институты. Не тупость и не косность сознания, не привычка и не рабское желание подчиняться заставляют в нашем народе считать верховного правителя царем по сути, а не по названию должности. Как бы они не именовались: генеральным или первым секретарем КПСС, Председателем Совнаркома или Президентом, носитель верховной власти, в народном сознании,  остается Царем. Но не правителем единовластно правящим, по собственному произволу, ибо неограниченной власти не бывает вообще:никогда и нигде, а царем, правящим опираясь на народ и на благо народа. И пока правительсоответствует этомуон остается царем и только в его силах приобрести, сохранить или утратить это звание. Но даже и тогда, когда он в чем-то не соответствует венцу власти, возложенному на него, народ в России не поднимает восстания против царя[33], ибо никогда не бунтует против государственности. И в этом его коренное отличие от всех европейских народов. Но это отнюдь не рабство. «Русский народ является исключительно сильным народом с физической, умственной и эмоциональной точки зрения»[34]. Наш народ терпит диктатуру, если ощущает ответственность правителя за свои поступки. Но он не приемлет анархии, а любая демократия без диктатуры неизменно скатывается в произвол, как одну из форм анархии, освященную частным, по сути, правом. Потому демократия в любом случае вынуждена, в самые ответственные моменты обращаться к диктатуре, и пример диктатуры императора Наполеона самый, пожалуй, яркий, поскольку введенное им право и по сей день, определяет жизнь «западной» цивилизации. Как только угроза распада демократического общества становится неизбежной, сразу возникает необходимость сильной авторитарной власти[35]. Авторитарной, но имеющей опору в народе.

Россия долгое время жила под впечатлением выражения К. Маркса, что интересы рабочего класса, это не то что хочет конкретный народ, и даже не то что хотят все рабочие вместе взятые, а то, что объективно необходимо рабочему классу. Жила, давая возможность чиновникам от партии, либо деполитизированным бюрократам самим определять, что необходимо народу[36].В преддверии начала выборов Президента России пора от этого отойти. Ибо подлинные интересы, не только русского народа, но и всех народов населяющих Россию, заключаются в осуществлении свободы творить, и трудится на своей земле, получая за свой труд средства достаточные для гармоничного развития личности и семьи каждого гражданина. Интересы народа заключаются и в том, чтобы была обеспечена достаточная устойчивость этой свободы от войн, нашествий и революций. А такую свободу не в силах обеспечить государственный чиновничий аппарат, сегодня  безраздельно распоряжающийся не только национальным богатством, но, и свободой, и будущим народа. Для осуществления этих интересов не так уж важны формы, которые примет народовластие, но именно оно, а не политические партии, составленные из функционеров, способно, по выражению А. И. Солженицына, «обустроить Россию».

 Россия еще только подходит к выработке механизма подлинного народовластия, но «Слава Богу!» она уже подходит, ибо все остальные народы еще не осознали необходимость этого, и главной своей целью находят желание к туше «самки Левиафана», либо отпихнуть от нее других конкурентов. Основная нагрузка в создании системы народовластия приходится на Президента России. Справится ли он с той ролью, которая ему отпущена историей, или уподобится Бруту, замкнув все свои действия главной задачей  демократического президента: обеспечить порядок передачи власти приемнику и сохранить незыблемыми принципы Конституции 1993 года? Если только это, то ему будет достаточно размножающегося как бациллы гриппа, чиновничьего аппарата, во всем самодостаточного, но ведущего Россию к национальной катастрофе. Если же выбор будет сделан иной, то не так уж важно, будет он баллотироваться на третий срок или примет «венец на царство», пока сможет нести на себе груз ответственности. Не так уж важно, что принцип крови утрачен с гибелью «династии Романовых». Царь жив! Он онтологически присутствует в душе каждого русского человека.  Но там же, в глубинах коллективного и индивидуального сознания живет и Брут, готовый на все ради мещанских лозунгов: свободы, как произвола; равенства избранных; и братства, не признающего брата братом.

Современное российское государство  наполнено законами из того же источника, что Кодекс Наполеона и Конституция США – римского права. Да, оно противоречиво внутренне, запутано и неисполнимо в принципе. Но это не отменяет его действие, и, следовательно, обязывает нас разбираться в нем. Это неправда, что незнание законов не избавляет от ответственности. Незнание гражданином законов избавляет от ответственности бюрократа, ведет к чиновничьему произволу и порождает уныние, один из серьезных грехов,  в которые способен впасть человек. Достаточно и того, что мы долгое время передоверяли свое право управлять нами политическим партиям, ровно ничего хорошего не сделавшим для России и народов ее населяющих. И потому, изучайте законы и учитесь ими пользоваться, поскольку технические возможности современных справочных и консультационных систем позволяют владеть гражданским правом любому человеку не хуже, чем это может чиновник. А там, где черпает свои силы «олигарх», найдется «правда» и для гражданина.

Кесарю же - отдайте кесарево, по закону его, Богу - по вере, а Царя не злословьте и в мыслях, ибо в нем - Правда!

2003 г. Санкт-Петербург

 


[1] Екклесиаст. Гл. 10, 20.

[2] Уподобление Христу – в мистической католической традиции означает проживание Мира в состоянии распятия между земным (Дольним) и небесным (Горним). Наиболее близким в православной традиции синонимом может служить так называемое «стояние в Мире».

[3] Вынудив Папу Пия VII участвовать в церемонии коронации «Император, подойдя к алтарю, не дождался того, чтобы его святейшество возложил на него корону, но, взяв ее из рук Папы, сам надел себе на голову и потом сам же короновал императрицу Жозефину». Гораций Верне. "История Наполеона" гл. XVI

[4] Первое сражение, выигранное Наполеоном на посту Главнокомандующего армией республиканской Франции у австрийской армии, возглавляемой Болье в апреле 1796 года в Итальянском походе.

[5] Проект новой конституции Франции был поручен Сийенсу, но Наполеон назвал текст нелепым и внес «поправки». 

[6] Мотивация появления документа, по мнению самого Наполеона, заключалась в том, что состоявшаяся революция хотела равенства, а свобода была только поводом. Равенство же понималось, как равенство гражданских прав.

[7] Курсив автора статьи.

[8]«Легче  учредить  республику  без  анархии,  нежели  монархию  без деспотизма». Ла Касс «Мысли узника Св. Елены».

[9] Дом для умалишенных во Франции.

[10] Доктор Робике говорит по этому поводу следующее: «Сколько пристрастия и увлечений представляет доныне общественное мнение, обоготворяя своих деятелей! Довольно  указать на примеры Робеспьера, который так долго и незаслуженно был богом нашей демократии («У меня нет иного бога, кроме Робеспьера», - говорил Барбье), или на Великого Бонапарта, которому почти вся Франция - без сомнения несправедливо и во вред себе и всему Западу - выказывала слепое и рабское поклонение при жизни и самые восторженные почести после смерти! Нужны ли еще другие доказательства, что народная толпа неспособна, в силу ее невежества и недостаточной чуткости, правильно оценивать выдающиеся общественные типы».

[11]«Перед тем, как появился мой Гражданский кодекс, во Франции отнюдь не было настоящих законов, но существовало от пяти до шести тысяч томов различных  постановлений, что  приводило к тому,  что судьи едва ли могли по совести разбирать дела и выносить приговоры». Ла Касс «Мысли узника Св. Елены».

[12] Наполеон никогда не скрывал от Александра, что считает его прямым участником убийства Павла I.

[13] Брак австрийской принцессы и жителя Корсики, с туманной родословной  никогда не считался морганическим, хотя все основания на то, казалось бы, имелись.

[14]«Для  того, чтобы  народ  обрел истинную  свободу, надобно,  чтобы управляемые были мудрецами, а управляющие — богами». Ла Касс «Мысли узника Св. Елены».

[15]Я  восстановил  отличия  таковыми,  как  я их  понимаю,  то  есть основанными  на  титулах  и   трофеях;  мое  дворянство  не  было феодальным старьем: в бароны я жаловал из капралов. Ibid.

[16]По какому-то чуду, которое вечно будетъ удивлять историковъ, маленькiй артиллерiйскiй подпоручикъ внезапно превратился въ главу имперiи, имеющаго не только сознанiе полной, абсолютной власти, но и традицiи монарховъ старыхъ династiй. Надо признаться, что этотъ выскочка былъ последнимъ властителемъ, действительно управлявшимъ Францiею. Понятно, что ни онъ, ни Бисмаркъ не похожи на техъ мистическихъ королей, которыхъ, въ изображенiи историковъ-фантазеровъ еврейской школы, понуждало къ преследованiю рвенiе монаховъ. Онъ только былъ пораженъ исключительно опасностью, которая грозила стране отъ этого непрестаннаго всасыванiя въ общественный организмъ элемента смуты и разложенiя. ЕВРЕЙСКАЯ ФРАНЦIЯ. Очеркъ современной исторiи. ТОМЪ I.Переводъ съ французкаго З. Н. Шульга.  Изданiе И. Т. Г. К., ХАРЬКОВЪ, Типографiя А.И. Степанова, Рыбная ул., домъ № 23, 1895.

[17] Tac. Ann. I.1.

[18] Обозначение imperator также досталось в наследство от республики — его первое известное нам упоминание встречается уже в «Анналах» Энния. К I в. до н.э. термин имеет уже двоякий смысл, причем трудно сказать, какой оттенок является более древним. Во-первых, это общий термин, обозначающий военное командование, т.е. imperator как носитель imperium. Во-вторых, imperator — это титул, который солдаты давали победоносному полководцу. Римляне даже пытались определить минимум убитых врагов, достаточный для получения этого титула (10 тыс. по Аппиану, 4-6 тыс. по Диодору, 1-2 тыс. по Цицерону)27. Эти два значения могут использоваться в единстве, в разграничении и в противопоставлении. До II-Iвв. до н.э., как правило, imperator фигурирует во втором значении, и противопоставления нет. Последнее становится более частым во времена гражданских войн. Так, Цезарь (Bell.Civ.III.31) пишет, что Сципион без всяких оснований получил императорскую аккламацию. У Саллюстия императором назван восставший против законного правительства Катилина (Sall. Cat. 60). В "Африканской войне" описано, как солдаты Цезаря и Сципиона возмущаются тем, что их противники называют своих командующих императорами (Bell.Afr.45). А.Б. Егоров.  ПРОБЛЕМЫ ТИТУЛАТУРЫ РИМСКИХ ИМПЕРАТОРОВ. "Вестник древней истории", 1988 №2(185)

 

 

[19] Большинство членов его семьи принадлежало к сенаторской партии оптиматов, представлявшей интересы старой аристократии, однако Цезарь с самого начала примкнул к популярам.

[20] Народный трибун Метелл хотел воспрепятствовать Цезарю взять деньги из государственной казны и ссылался при этом на законы. Цезарь ответил на это: «Оружие и законы не уживаются друг с другом. Если ты недоволен моими действиями, то иди-ка лучше прочь, ибо война не терпит никаких возражений. Когда же после заключения мира я отложу оружие в сторону, ты можешь появиться снова и ораторствовать перед народом. Уже тем, - прибавил он, - что я говорю это, я поступаюсь моими правами: ведь и ты, и все мои противники, которых я здесь захватил, находитесь целиком в моей власти». Плутарх. Александр и Цезарь.

[21]  Поразительная по глубине самоосмысления фраза Наполеона «Что бы ни говорил Макиавелли, никакие крепости не могут сравниться с доверием народа», осталась незаметной для взгляда историков и биографов.

[22] Узурпация, лат., захват, насильственное присвоение политической власти, отсюда узурпатор, лицо, свергнувшее закон, правительство и овладевшее правлением.

[23] Плутарх. Александр и Цезарь.

[24] Л. А. Тихомиров «Монархическая государственность».

[25] «Бедствия, постигшие Францию с 1814 г., явились причиной того, что у   высокоумных   идеологов   появилась   возможность   войти   в правительство. Люди эти обожают  хаос, ибо он составляет их суть. Они служат и Богу, и дьяволу». Ла Касс «Мысли узника Св. Елены».

 

[26]Коптев А.В. ПРАВОВОЙ МЕХАНИЗМ ПЕРЕДАЧИ ЦАРСКОЙ ВЛАСТИ В АРХАИЧЕСКОМ РИМЕ И САКРАЛЬНЫЕ ФУНКЦИИ ТРИБУНА ЦЕЛЕРОВ IUS ANTIQUUM 1 (2) 1997, с.24-33

[27] История дает нам множество примеров такого способа передачи власти, от старого правителя-бога, к новому. «Король умер - да здравствует Король». Подробнее см. у Дж. Фрезера. «Золотая ветвь».

[28] « Я совершил ошибку, вступив в Испанию, поелику не был осведомлен о духе нации.  Меня призвали гранды, но  чернь отвергла. Страна сия оказалась недостойной государя из моей династии». Ла Касс «Мысли узника Св. Елены».

[29] «Я пришел, чтобы раз навсегда покончить  с  колоссом  северных  варваров. ..Надо отбросить их  в их льды, чтобы  в течение 25 лет  они не вмешивались в дела цивилизованной Европы. Луи де Колленкур. Поход Наполеона в Россию.

[30]«В  Европе  мое последнее  отречение  так  никто и  не понял,  ибо действительные его причины оставались неизвестными. Ibid.

[31]  И.Л.СОЛОНЕВИЧ. НАРОДНАЯ МОНАРХИЯ.- М.: Издательская и рекламно-информационная фирма «Феникс» ГАСК СК СССР, 1991, с. 212.

[32] Рим. 7, 8.

[33] О причинах, движущих силах, и методах февральского и октябрьского переворотов написано достаточно, чтобы не считать их народным волеизъявлением.

[34] М-р Буллит, бывшего посла США в Москве.

[35]В момент «мобилизации» экономики США для нужд войны в Корее губернатор штата Нью-Йорк м-р Дьюи требовал назначения в США «хозяйственного царя» (так и было сказано: The czar оf economics). В то же время президент Трумэн заявил сенату и конгрессу, что в случае надобности в дальнейших ассигнованиях, он может обойтись,и без сената, и без конгресса — и обратиться к американской нации. 

[36] «Интересы русского народа — такие, какими он сам  их понимает, заменены: с одной стороны, интересами народа — такими, какими их понимают творцы и последователи утопических учений, и, с другой стороны, интересами «России», понимаемыми, преимущественно, как интересы правившего сословия». см. И. Л. СОЛОНЕВИЧ. НАРОДНАЯ МОНАРХИЯ